182
Все это, конечно, не значит, что нельзя транскрибировать и «менее заметные» реалии. Напротив, есть положения, при которых это можно сделать вполне безболезненно, но скорее как исключение. Часто переводчик, распознав в тексте реалию, порывается ее транскрибировать, не взвесив хорошенько, является ли здесь именно транскрипция меньшим из двух зол. Таким образом, нередко получается, что, стараясь передать колорит, он не передает смыслового содержания реалии, упускает решение основной, коммуникативной задачи перевода; или, наоборот, что случается, пожалуй, чаще, сосредоточивает внимание читателя на малозначащей детали явно вразрез с замыслом автора. Например, в несомненно хорошем болгарском переводе «Войны и мира», сделанном К. Константиновым, мы находим перенесенную из подлинника (и даже оговоренную в подстрочном примечании) реалию рейтузы, которую в этом контексте можно было передать иначе: «На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова» '. Здесь «рейтузы» — совершенно ничтожная деталь; вместо того, чтобы заменить их, допустим, «брюками», или даже «одеждой», или даже вместо того, чтобы вообще опустить это слово, переводчик отвлекает внимание читателя толкованием военной реалии («узкие брюки для верховой езды») и уводит его от самого факта наличия крови на орудии — предмета дальнейшего разговора. Другой пример — с характерной «русской печью». В реплике Марьи Дмитриевны, аристократки, вероятно, никогда на печи и не лежавшей, это слово имеет чисто фигуральный характер: «На все воля божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении бог помилует..»2. Что у русских можно было лежать на печи, болгарский читатель в общем знает, но едва ли когда-нибудь привыкнет к этому; так что вводить без надобности эту реалию — значит вызывать совершенно не отвечающие содержанию текста и замыслам автора ассоциации. А печь можно было совершенно безболезненно заменить хотя бы «собственной постелью». 182
|